Весь день собиралась написать несколько слов об "Оно" Стивена Кинга, а в итоге ушла в размышления о "Хрониках Амбера" и теперь совершенно не помню, что именно так тревожило утром, но чувствую, что чёртов гештальт не завершён, поэтому напишу хоть что-нибудь. Хоть что-нибудь о полном погружении в книгу. Когда именно оно наступает? Наверное, каждый ответит на этот вопрос по-своему. Наверное, бывают такие вещи, от которых просто дух захватывает и ты летишь, чуть ли не обгоняя сюжет, и кажется, что живёшь в нём. Знаю, встречалась с такими историями. Но... в моем случае — это всё-таки не полное погружение, потому что, закрывая книгу, я так или иначе от неё отстраняюсь. Вот только что сидела в компании Мэтью Корбетта и разгадывала тайну ночной птицы, и — всё... занялась чем-то ещё и о Мэтью напрочь забыла. Полное погружение со мной случается, когда вдруг, в какой-то загадочный момент, я понимаю, что читаю историю о себе. Узнаю себя в том, о чём рассказывает автор, до дрожи узнаю, пугаюсь этого узнавания и уже не могу оторваться — от себя на страницах книги, от себя, в ней описанной. В данный момент — от себя, просто таки впечатанной в "Оно". И не факт, что книга мне при этом безумно нравится, что я влюбляюсь в её героев — скорее наоборот... Да и как, к примеру, можно влюбиться в собственные страхи? Зато увидеть их и себя заодно — очень даже.
О чём Кинг пишет в своём тысячатрёхсотстраничном романе? О клоуне-маньяке, убивающем детей в маленьком провинциальном городке американского штата Мэн? Да. О множестве видов страха, гнездящегося в человеческом подсознании? Тоже. Но пока, всю первую треть своей огромной истории, он в первую очередь пишет о детстве. О детстве, знакомом до каждой царапинки на локтях и коленках, о детстве, пережитом и благополучно задвинутом на задворки памяти. О своих мальчиках, которые и мои тоже, потому что похожи как отражения, как фотографии в старом альбоме похожи — наш ка-тет, наши костры, вечера, уха и картошка, "Прима" без фильтра, церковные развалины, призраки и последнее лето. Наша детская, и только детству присущая, способность видеть каким-то боковым (детским) зрением сгущающиеся сумерки в яркий солнечный день, ирреальное — на сколах реального, пересечения, сдвиги, надломы — в том, что взрослым кажется незыблемым, здесь и сейчас существующим миром. К счастью, мы не переживали того, что пришлось пережить ребятам из Дерри на заре своей юности, но мы... те мы тоже знали, что Оно есть. И, так же как они, став взрослыми, предпочли об этом забыть.
Кинг пишет о детстве и взрослении. Последнее в его романе — пока, в первой трети романа — кажется мне ещё страшнее, чем воплощённое в танцующем клоуне мировое зло, чем забрызганная невидимой кровью раковина в ванной маленькой девочки, чем монстр, живущий под крыльцом заброшенного дома, чем привидения в недрах водонапорной башни. Взросление как неизбежное изменение, как потеря себя настоящего, как забвение того, о чём нельзя, никогда нельзя забывать... Вот Ричи Тозиер, утешая, обнимает плачущего Билла, предварительно оглядевшись по сторонам, дабы убедиться, что никто из старших мальчишек не заметит и не назовёт их "гомиками", и вот тот же Ричи, только сорокалетний, не может вспомнить, как выглядел Билл... и из-за чего он тогда плакал. А сам Билл Денбро, стоя перед дверью, за которой его ждут те, с кем он когда-то разделил первую потерю и победу, те, кого он помнит одиннадцатилетними, задыхается от дикого страха перед тем, что увидит, перешагнув порог. Потому что может не узнать, никого не узнать... или ещё хуже — узнать и ужаснуться, обнаружить, что, узнав, принять не в силах. Потому что время безжалостно. Почти сорокалетний Билл Денбро стоит перед дверью, за которой его ждут друзья детства, и боится перешагнуть порог. И я его хорошо понимаю. Более чем стоило бы понимать.
И мне жутко открывать третью часть, которая так и называется "ВЗРОСЛЫЕ".