Как описать отчаяние и безнадёжность? Как сделать их героями романа: живыми, осязаемыми героями — не идеями даже? Кажется, Элисабет Рюнель нашла способ. Во всяком случае её "Хохай" получился живым и убедительным — и оттого особенно страшным. От него мурашки бегут по коже, он обжигает ледяным зимним ветром, выматывает, истощает и валит с ног, а после — засыпает густым тяжёлым снегом, оседает на веках, не давая открыть глаза, и словно уговаривает: "Спи, крепко-крепко спи, потому что ни завтра, ни послезавтра ничего не изменится — и через сто лет будут всё те же холод, снег и тишина, спи..." Спи, как спит Серебряная Инна, выронившая из рук ведро, спи, как спят все ушедшие в иные миры, потому что и там — всё то же...

Бесконечные заснеженные просторы. Серое небо над неприветливой холодной землёй, где маленькие деревни и одинокие хутора день за днём дремлют в вечных сумерках и даже летом не успевают толком проснуться — потому что лето здесь коротко, а зима не время года, а целый континент... Континент, живущий особой жизнью. И люди, по воле судьбы ставшие его заложниками, вынуждены нести на себе его отпечаток, вечный, несмываемый оттиск тоски и печали, принимаемый ими как данность.

Они вообще странные, эти люди. Их жизнь течёт медленно и неторопливо, и порядок её течения задан так давно, что никто уже и не помнит — кем и почему. Большой шумный мир с войнами и катастрофами далёк и почти иллюзорен, реальны лишь воющая за порогом вьюга, домашний скот в хлеву и потрескивающие в печи дрова — нехитрый простой быт, тот, что с утра до вечера, изо дня в день... И они сами — реальны, и, чтобы не забывать об этом, в своих чувствах они переступают все возможные и невозможные границы. Любовь, дружба, ненависть, отчаяние, страх — всё у них на пределе и всё — за пределами. За пределами понимания, за гранью осмысления.

Элисабет Рюнель рассказывает историю двух женщин, чьи жизни разведены во времени, но соединены в вечности. Их обеих коснулась беда, обеих отметило горе и однажды посетила настоящая радость. Они обе любили и были любимы когда-то и обе потеряли любовь. В "Серебряной Инне" любовь идёт рука об руку с отчаянием и безнадёжностью, она — во всём и при этом настолько хрупка и уязвима, что кажется случайной странницей, заблудившейся в ночном снегопаде, — ей тут и не место вроде бы, но где ещё, как не здесь, она может найти самые горячие сердца, где ещё ей может быть так просторно, как не на этой неуютной холодной земле?

Любовь здесь и награда за нечеловеческие страдания, выпавшие на долю несчастной девушки с седыми волосами, и утешение в беспросветной череде ни чем не отличающихся друг от друга будней, — пачка пожелтевших писем, неиспользованный отрез ткани на свадебное платье, обведённая в кружок точка на карте, клубок воспоминаний, хриплый голос Высоцкого с магнитофонной ленты, неизбежность и невозможность...

"Серебряная Инна" — жуткая книга. Больная от начала и до конца, но при этом... её вряд ли можно не дочитать, бросив где-нибудь на средине. Есть в ней и внутренняя целостность, и образная точность, и языковое совершенство, и та самая правда жизни, которая приковывает к себе. Потому что, несмотря на то что описанное в ней, по сути, носит терминальный характер, жизнь сама по себе дама изменчивая и непредсказуемая. Лето всегда пролетает слишком быстро, а зима тянется невыносимо долго. И, как заметила в своей рецензии countymayo, противостоять ей можно одним лишь способом: "кофе сварить, обед разогреть и поставить на стол кружки и тарелки". То есть делать, просто делать то, что можешь, даже если не можешь почти ничего.