Ночью на западном берегу пролива мы ловили креветок и черепах, забыв о кораблях неприятеля.©
Это, конечно, не совсем Достоевский, каким мы его знаем. Скорее более мягкая его версия, без того тотального сумасшествия, что царит в романе. Безумие, конечно, есть, но тут оно в меру, настолько насколько и должно быть в заданной системе координат. И червоточины, те самые "трихины", которыми у Фёдора Михайловича заражены все герои романа, здесь не так кровоточивы, они даже лечению поддаются в принципе. И персонажи поэтому кажутся чище, и, знаете, это даже хорошо, потому что вряд ли бы я сейчас вынесла четыре часа истинного Раскольникова, истинной Сонечки и Дуни — которая у Достоевского "зверок хорошенький", а у Джаррольда — просто отважная и самоотверженная девушка. Да и все остальные здесь — люди, а не ходячие идеи, и потому они понятны и вызывают сопереживание. Даже мерзавец Свидригайлов вполне себе человеческий персонаж, и ему посочувствовать можно.
При этом действие разворачивается в самых настоящих, буквально пропитанных Достоевским декорациях — тут и душные улицы, заполонённые неприятными людьми, и страшные петербуржские дворы-колодцы, и комнаты-шкафы, комнаты-гробы, клети и людские загоны. Жарко, липко, грязно и тесно — не продохнуть, не вырваться, не сбежать. В такой атмосфере и рождаются чудовищные идеи, гибнут старухи-процентщицы, одарённые студенты сходят с ума, а юные девушки выходят на площадь и выставляют себя на продажу. Всё как надо, так что — аплодисменты. Которых по праву заслуживают и актёры. Потому что наблюдать за ними — за всеми — сплошное удовольствие. Фильм снят крупными планами, в кадре лица, руки, плечи: эмоции — в уголках губ, в глазах, в наклонах головы, в сжатых или расслабленных пальцах, напряжение — в позвоночнике, жалость и нежность — в локтях и запястьях... всё продумано и сыграно, ничего лишнего, фальшивого — тоже ничего. Единственный момент, вызывающий улыбку, это финальная сцена, где несчастные каторжники на лесоповале по колено в болоте валят русские берёзки. Что поделать, должно же быть в зарубежном кино о нас что-то нас забавляющее. И хорошо, что есть, ибо в нас должна оставаться загадка, нечто непостижимое и им недоступное.
Ну и о главном герое. Точнее о том, каким он получился у Симма, потому что о самом-то Раскольникове мы и так знаем. Моё убеждение в том, что в фильме герои чище и человечнее, чем в романе, к нему относится, наверное, в первую очередь. В нём есть и внутренняя смелость, и уверенность в себе, и ясность по отношению к окружающим. Сдвинутости на своей теории меньше, зато сочувствия к близким больше. Он их по-настоящему любит — и этим подкупает. И мне такой Раскольников, в отличие от оригинала, нравится. Я его понимаю даже. И когда он деньги отдаёт Катерине Ивановне — он их отдаёт только потому, что помочь хочет, и когда Соню в свою квартиру, где мать и сестра, приглашает — делает это потому, что искренне считает Соню достойным человеком, и когда Свидригайлову угрожает смертью, если тот Дунечку тронет, — угрожает в открытую, от всей души и с полной уверенностью в том, что так и поступит, — в общем без позёрства всё, без надрыва-надлома-придури, по-честному и по-человечески. Можно сказать, конечно, что такой подход несколько упрощает содержание романа, но, положа руку на сердце, кому из нас, читая Фёдора Михайловича, не хотелось бы его слегка упростить? Мне, со всей моей болезненной к нему любовью, очень даже хотелось временами. Так что Раскольников здесь хороший. И Джон (ах Джон, не переставай, никогда не переставай меня удивлять) на высоте. У меня, естественно, был в голове свой образ — такой, знаете, высокий, худой, бледный юноша, с острыми чертами лица, с тонким пересохшим ртом и длинными дрожащими пальцами, прячущий лихорадочный блеск в глазах под грязными волосами... И уж кого кого, а Симма в его роли я с трудом представляла. А теперь другого Раскольникова с ещё большим трудом представляю. Потому что Джон во что угодно впишется, да так что все шаблоны сломает и сиди потом хлопай глазами. И это не потому что я его люблю, а потому что так и есть на самом деле. Я не предвзята, разве что самую малость
А его петербуржская фотосессия мне даже больше фильма нравится. Кажется, я всё-таки проговорилась, и теперь всё выше написанное можно подвергнуть сомнению. Ну и пусть. Я не обижусь.
Симм. Не Раскольников.
